Сатира

САТИРА — особый вид комического: высмеивание, разоблачение отрицательных сторон жизни, изображение их в нелепом, карикатурном виде.

Например, явно сатирично описан в «Мастере и Маргарите» Булгакова «дом Грибоедова», где размещалась ассоциация писателей МАССОЛИТ. О литературе здесь мало что напоминает, а все двери увешаны табличками типа «Рыбно-дачная секция».

Сатира представляет собой беспощадное осмеяние и отрицание явления или человеческого типа  в целом.

Сатира отрицает мир, казнит его несовершенство во имя преобразования в соответствии с некой идеальной программой.

В отличие от юмора, сатирический смех — смех грозный, жестокий, испепеляющий. Для того, чтобы как можно сильнее ранить зло, социальные уродства, пошлость, безнравственность и тому подобное, явление нередко сознательно утрируют, преувеличивают.

Например, в сатирических комедиях В. Маяковского «Баня» и «Клоп» действие не совпадает с реальным ходом жизни. Не могут люди из будущего встретиться с нами. Не может быть начальника, как Главначпупс в «Бане». И многие обстоятельства пьесы «Клоп» тоже не имеют точной аналогии с действительностью. Но преувеличение, заостренная форма делает зримыми наши недостатки, которые были и есть в нашей жизни. 

Сатирическое осмеяние достигается с помощью таких приёмов, как гипербола (то есть преувеличение до необыкновенных размеров) или гротеск (фантастически-уродливое изображение).

Например, один из градоначальников в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина с серьезным видом , обсуждая вопрос о постройке моста в городе, спрашивает: «А как будем возводить мост — вдоль или поперек реки?» И сразу становится ясна непроходимая глупость человека, занимающего ответственный пост.

Гиперболу и гротеск мастерски использует В. Маяковский в стихотворении «Прозаседавшиеся», в котором он «вдрызг» высмеивает всякого рода совещания и издевается над заседающими, что они постоянно только что и делают, так это заседают и перезаседают. Человек не может попасть на прием к начальнику, а секретарь объясняет почему:

«Оне на двух заседаниях сразу,
В день
Заседаний на двадцать
Надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
А остальное
Там».

Сатира не стремится к точному воспроизведению жизни, правдоподобию и похожести. Она может укрупнять характер, заострять отдельные его стороны, преувеличивать обстоятельства, в которых действуют люди. Главное для неё — обнажать, сделать зримыми те явления жизни, против которых она направляет свое острие.

Сатира — жанр смелый. Она соединяет небывалое с действительным, существующим; преувеличение, гиперболу — с бытовыми чертами героев и жизненными обстоятельствами.

Такая свобода средств продиктована ее главной задачей: заставить увидеть те пороки и недостатки, мимо которых люди проходят в жизни, не замечая их. Смех здесь жестокий, бичующий, потому, что он направлен на все то, что не соответствует правовым, политическим, эстетическим и нравственным идеалам. Поэтому сатира не знает снисхождения и жалости.

Формы сатирических произведений чрезвычайно своеобразны. Речь идет не только о степени художественности сатиры, но и о ее художественном своеобразии.

Если мы обратимся к тому типу сатиры, который построен на отрицании социальной системы, то увидим, что творчество великих сатириков — Рабле, Свифта, Салтыкова-Щедрина, — отделенное друг от друга временем и пространством, столь различное по своему социально-политическому генезису, представляет собой большую близость формы. Основная особенность сатиры этого типа заключается в том, что все изображаемое в ней дается в плане полного отрицания. Положительные идейные установки автора, во имя которых идет это отрицание, не даны в самом произведении. Их сущность ясна из комического обнаружения ничтожности изображаемого. Отсюда нередко встречающееся вульгарное утверждение, будто у сатириков этого типа нет положительного идеала.

Такая сатира обычно построена на гротескной гиперболистичности, превращающей реальную действительность в фантастику. Рабле рассказывает о необычайных великанах, о колоссальных аксессуарах их быта, об их фантастических приключениях, об оживающих колбасах и сосисках, о паломниках, путешествующих во рту Гаргантюа.

Свифт фантастически смещает все человеческие понятия, сталкивая своего героя поочередно с лилипутами и великанами, рассказывает о летающем острове и т.п. Салтыков-Щедрин изображает градоначальника с заводным механизмом в голове, всегда произносящего одни и те же две фразы, и т.п.

Часто пытались найти объяснения гиперболизму и фантастике в необходимости для писателя говорить эзоповским языком. Но это разумеется не главное.

Усиливая комическое до степени гротеска, придавая ему форму невероятного, фантастического, сатирик тем самым выявляет его абсурдность, его неопределенность, его противоречие с реальной действительностью.

Реалистически-гротескная фантастика сатириков как основа их стиля определяет целый ряд отдельных приемов. Главнейшие из них состоят в том, что фантастическое дается с точным и весьма обширным перечислением натуралистических подробностей (Рабле) или даже точным измерением его размеров (Свифт).

Стремление к всеобъемлющей реалистической критике социального строя определило и самый жанр сатиры этого типа. Великие писатели-сатирики, которые направляли свой дар на изобличение враждебной им социально-политической системы, сделали роман своим основным жанром. Форма романа давала возможность широкого охвата действительности. В то же время обычная форма романа в связи с ее сатирической функцией получала свои особенности как форма сатирического романа.

Сатирический роман не связан рамками определенного сюжета. Сюжет здесь — лишь канва, на которую нанизывается все, что служит для изображения и изобличения той или другой стороны жизни. Сатирик не ограничивает себя количеством действующих лиц, так же как он не обязан следить до конца за их судьбой.

Сатирик не менее любого другого художника способен к художественному воплощению отражаемой им действительности. Достаточно вспомнить образы эпикурействующего философа Панурга у Рабле или Иудушку Головлева у Салтыкова-Щедрина. Но эта индивидуализация и типизация достигаются другими средствами, чем в юморе, — не путем психологического развертывания образа, а через большие обобщения, на которых построена сатира и которые дают возможность в каждом персонаже, взятом на очень небольшом отрезке места и времени, уловить социально-типическое. Но именно поэтому социально-типическое не становится схемой, оно воплощается в художетсвенно убедительные индивидуализированные жизненные образы.

По-иному строится сатира, основанная на противопоставлении положительного и отрицательного, добродетели и порока. Скотининым и Простаковым сатирик противопоставляет Стародума, Фамусовым и Молчалиным — Чацкого, Тартюфу противостоит Клеант, Гарпогону — Ансельм.

Но характер распределения отрицательного и положительного элементов в этой сатире резко отличаются от аналогичных несатирических произведений, скажем — от мещанской слезливой драмы.

На первый план сатира выдвигает отрицательные типы и характеры, давая положительное лишь как фон для них либо не давая вовсе. Сатира эта по преимуществу является сатирой типов и характеров.

Отдельные отрицательные стороны социального строя сатирик воплощает в отдельных характерах. Отрицательные типы построены большей частью на какой-нибудь одной резко выдающейся черте; например, на скупости Гарпагона, на лицемерии Тартюфа, на подличании и угодничестве Молчалина, на тупом солдафонстве Скалозуба. Эта сатирически заостренная черта характера создает порой вместо индивидуализированного образа социальную маску.

У сатиры есть свои, только ей присущие особенности. Речь идет, в первую очередь, о злободневности. Люди не будут смеяться над тем, что им сегодня не кажется важным, что их не задевает, не волнует.

Поэтому современность — обязательное условие сатиры. Если сатирик начнет бичевать несуществующие или не имеющие существенного значения в современной жизни явления, он рискует свое собственное произведение превратить в объект осмеяния другими сатириками. И даже тогда, когда сатирик обращается к явлениям, казалось бы давно отжившим, изображенным, например, в классической сатирической комедии, он дает им современную интерпретацию, заставляет думать о явлениях современной жизни.

Вспомните театральный спектакль по пьесе Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Сюжет в ней связан с событиями прошлого столетия. Однако обличие бюрократизма, мещанства, пошлости, имеющие место и в нашей жизни, звучат здесь и сегодня очень остро и современно.  Отсюда смех становится грозным, жестоким, ядовитым, беспощадным, переходящим в гневное обличие. Именно в этом смысле можно говорить о сатире, как о настоящей, наиболее разящей форме критики. Это же можно отнести и к «Историям из жизни К. П. Коломийцева, мастера цеха, кавалера многих орденов, депутата горсовета», написанным в период советской истории поэтом А. Галичем:

У жене моей спросите, у Даши,
У сестре её спросите, у Клавки,
Ну, ни капельки я не был поддавши,
Разве только что маленько, с поправки!
Я культурно проводил воскресенье,
Я помылся и попарился в баньке,
А к обеду, как сошлась моя семья,
Начались у нас подначки да байки!
Только принял я грамм сто, для почина
(Ну не более, чем сто, — чтоб я помер!),
Вижу — к дому подъезжает машина,
И гляжу —  на ней обкомовский номер!
Ну, я на крылечко, мол, что за гость?
Кого привезли, не чеха ли?
А там порученец, чернильный гвоздь:
«Сидай, — говорит, — поехали».
Ну, ежели зовут меня,
То — майна–вира!
В ДК идет заутреня
В защиту мира!
И Первый там, и прочие — из области.
Ну, сажусь я порученцу на ноги,
Он — листок мне,
Я и тут не перечу.
«Ознакомься, —  говорит, — по дороге
Со своей выдающейся речью!»
Ладно, мыслю, набивай себе цену,
Я в зачтениях — мастак, слава Богу!
Приезжаем, прохожу на сцену
И сажусь со всей культурностью сбоку.
Вот моргает мне, гляжу, председатель:
Мол, скажи свое рабочее слово!
Выхожу я,
И не дробно, как дятел,
А неспешно говорю и сурово:
Израильская, — говорю — военщина
Известна всему свету!
Как мать, — говорю, — и как женщина
Требую их к ответу!
Который год я вдовая —
Все счастье —  мимо,
Но я стоять готовая
За дело мира!
Как мать вам заявляю и как женщина!..
Тут отвисла у меня, прямо, челюсть —
Ведь бывают же такие промашки!
Этот сучий сын, пижон–порученец,
Перепутал в суматохе бумажки!
И не знаю — продолжать или кончить,
В зале вроде ни смешков, ни вою…
Первый тоже, вижу, рожи не корчит,
А кивает мне своей головою!
Ну, и дал я тут галопом по фазам
(Слава Богу, завсегда всё и то же),
А как кончил, - все захлопали разом,
Первый тоже — лично — сдвинул ладоши.
А посля зазвал в свою вотчину
И сказал при всем окружении:
«Хорошо, брат, ты им дал! по–рабочему!
Очень верно осветил положение!»

Осмысляя сущность комического, важно понять, что его источником является не эстетизация уродств жизни, а борьба с ними. Смех лечит язвы общества, он служит доброму и прекрасному.

Сатира — жанр трудный. Она обязательно кого-нибудь задевает, кого-то обижает, кому-то не нравится. Недаром французская пословица гласит: смешное убивает сильнее оружия. Аргументов сатиробоязни больше чем достаточно, вот почему сатира не может развиваться под всеобщие аплодисменты. Однако сатира служит в обществе созидательным целям, она лечит его болезни, язвы. Вот почему так необходимы все жанры комического. Там где оно начинает затихать, там можно говорить о загнивании. В этой связи особо следует осознать воспитательные задачи комического, его роль в формировании нравственности человека.

Сарказм

САРКАЗМ (от греческого sarkadzo - рвать, терзать)  — особый вид комического, язвительная насмешка, высшая степень иронии, когда негодование высказывается вполне открыто.

В отличие от прямого обличения, С. осуществляется как процесс переосмысления предмета.

Например:
Молчалин! – Кто другой так мирно все уладит!
Там моську вовремя погладит,
Тут в пору карточку вотрет.. .
(А. С. Грибоедов, "Горе от ума").

С сарказмом говорит Лермонтов в стихотворении «Дума» о своем поколении: «Богаты мы, едва из колыбели, Ошибками отцов и поздним их умом...», и заканчивет едким сравнением отношения к нему будущих поколений с «Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом».

Как и сатира, сарказм заключает в себе борьбу с враждебными явлениями действительности через осмеяние ее.

Беспощадность, резкость изобличения - отличительная особенность сарказма.

В отличие от иронии в сарказме находит свое выражение высшая степень негодования, ненависть.

Благодаря своей непосредственной ударности сарказм является формой изобличения, в одинаковой степени присущей публицистике, полемике, ораторской речи, так же как и художественной литературе. Именно поэтому сарказм особенно широко используется в условиях острой политической и классовой борьбы.

Развитая политическая жизнь Греции и Рима породила высокие образцы сарказма у Демосфена, Цицерона и Ювенала. Глубоким сарказмом было проникнуто творчество великих борцов молодой буржуазии против феодализма. Рабле, гуманист, боровшийся против скованности сознания теологией и схоластической наукой, стрелы сарказма направляет против схоластических ученых, производя от слова «Сорбонна» насмешливые - сорбонята, сорбониды и т.д.

Вольтер широко использовал прием сарказма для изобличения церкви и ее служителей в своих памфлетах и в особенности в «Орлеанской девственнице». В памфлетах Вольтера сарказм по адресу церкви подымался до патетики негодования в часто повторяемой концовке: «Ecrasez l’infame». Чрезвычайным разнообразием отличаются сарказмы Свифта в его изобличении различных сторон общественной жизни современной ему Англии.

Глубочайшим негодованием проникнут сарказм русских революционно-демократических писателей (Чернышевский, Салтыков-Щедрин и др.) в их борьбе с самодержавием, крепостничеством, либералами.

Например, у Салтыкова мы находим в громадном числе такие полные сарказма выражения, как «административный восторг», «воспитанник цензурного ведомства» (о себе) и т.п.

В советской литературе, классово осознанной и острой, сарказм по отношению к врагу должен найти и находит благоприятные условия для своего развития. Мы встречам сарказм у В. Маяковского, М. Кольцова и др.

Гротеск

ГРОТЕСК — литературный прием, соединение реального и фантастического, создающее абсурдные ситуации, комические несоответствия.

Например: в сказке М. Е. Салтыкова-Щедрина «Медведь на воеводстве» медведь собирается разорять «типографии и университеты»; в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» впечатление гротеска создается причудливым сочетанием бытового фона Москвы с фантастическими образами Воланда и его свиты.

Гротеск активно используется М.Е. Салтыковым-Щедриным в «Истории одного города». По сути, все события, происходящие в городе, являются гротеском. Жители города, глуповцы, «чувствуют себя сиротами» без градоначальников и считают «спасительной строгостью» бесчинства Органчика, который знает только два слова — «не потерплю» и «разорю».

Вполне приемлемыми кажутся горожанам такие градоначальники, как Прыщ с фаршированной головой или француз Дю-Марио. Однако своей кульминации абсурдность достигает при появлении Угрюм-Бурчеева, задумавшего захватить всю вселенную. Стремясь реализовать свой «систематический бред», Угрюм-Бурчеев пытается все в природе уравнять, так устроить общество, чтобы все в Глупове жили по придуманному им самим плану, что в результате приводит к разрушению города его же жителями.

Гротеск – слово своим происхождением обязано археологическим раскопкам, которые велись в Риме в 15-16 веках на месте, где некогда находились общественные бани (термы) императора Тита. В засыпанных землей помещениях знаменитый итальянский художник Рафаэль и его ученики обнаружили своеобразную живопись, получившую название гротеска (от итальянского – грот, подземелье). Это был римский орнамент с взаимопереходами и причудливой игрой, растительными, животными и человеческими формами - весёлая игра фантазии.

Гротеск – это мир небывалый, особый, противостоящий не только обыденному и повседневному, но и реальному, действительному.

Гротеск граничит с фантастикой, к которой он охотно прибегает, однако ей не тождественен. В гротеске естественные связи и отношения уступают место алогичным, сталкиваются и обнажаются сами моменты перехода одной формы в другую. Таков мир гоголевской повести «Нос», где возможно необъяснимое исчезновение носа майора Ковалева, бегство его от законного хозяина, а затем столь же необъяснимое возвращение на свое место.

Гротеск всегда двухпланов, а восприятие его двойственно: то, что на первый взгляд могло показаться случайным и произвольным, на самом деле оказывается глубоко закономерным.

К. Станиславский писал: «Настоящий гротеск – это внешнее, наиболее яркое, смелое оправдание огромного, всеисчерпающего до преувеличенности внутреннего содержания».

Гротеску часто свойственно стремление к предельному обобщению, преимущественно сатирическому. Обобщенность исторического содержания позволяет гротеску совмещать в себе противоположные черты: сатиру и лиризм, юмор и сарказм, трагическое и комическое, а также включать в перспективу современной жизни моменты утопии (например, общество будущего в романе «Что делать» Н. Чернышевского).

Оксюморон

ОКСЮМОРОН (оксиморон; др.-греч. буквально — остроумная глупость) — стилистическая фигура, или стилистическая ошибка — сочетание слов с противоположным значением. Таким образом, слово «оксюморон» само по себе является оксюмороном.

Например: «горячий лёд», «далекое близкое», «живые мертвецы», «юные старики», «слышно, как молчит тишина», «звучащая философия», убогая роскошь наряда, живой труп, веселящаяся скука, скучающая весёлость, «жар холодных числ» (А.Блок), Белая ворона  т. п.

Любой оксюморон является противоречием.

Характерным для оксюморона является намеренное использование противоречия, для создания стилистического эффекта. Оксюморон нередко используется в названиях литературных произведений: «Горячий снег» Ю.Бондарева, «Бесконечный тупик» Д.Галковского, «Слепящая тьма» Артура Кестлера, «Мёртвые души» Н.Гоголя, «Живой труп» Л.Толстого, «Оптимистическая трагедия» В. Вишневского.

Эпиграмма

ЭПИГРАММА. История её происхождения восходит к Древней Греции (греч.epigramma, буквально — надпись). Тогда эпиграмма представляла собой надпись на памятнике, здании, подарке и т.п., объяснявшем значение предмета. Однако позже — в VII–VI вв. до н. э. эпиграмма оформилась в короткое лирическое стихотворение произвольного содержания (сперва — посвятительные надписи, потом — эпитафия, - поучения, описания, любовные, застольные, сатирические стихи).

В новоевропейской поэзии эпиграмма прочно утвердится как короткое сатирическое стихотворение. В нем сочетается острота мышления с мимолетным откликом на конкретные события эпохи.

Эпиграмма характеризуется обычно как «малый жанр сатирической поэзии». Это, как правило, небольшое стихотворение, остроумное, язвительное, направленное на определенное лицо. В качестве примера можно привести убийственно разоблачительную эпиграмму на В. А. Жуковского А. Бестужевым.

Из савана оделся он в ливрею,
На ленту променял он свой лавровый венец,
С указкой втерся во дворец.
И там, пред знатными сгибая шею,
Он руку жмет камер–лакею,
Бедный певец!

Блестяще написана эпиграмма на комедию А. С. Грибоедова «Горе от ума».

Судьба, проказница, шалунья,
Определила так сама:
Всем глупым — счастья от безумья,
А умным — горе от ума.

Эпиграмма широко взаимодействовала на разных исторических этапах с близкими или смежными жанрами (притча, басня, пародия, фельетон, памфлет, анекдот).

Мастерами эпиграммы в истории русской культуры были А. П. Сумароков, Ф.И.Тютчев, Д Д. Минаев, А. Г. Архангельский, С. А. Соболевский. Совершенно неповторимые эпиграммы на злободневные, часто политические события писал А. С. Пушкин. У него есть прекрасное четверостишье, связанное с анекдотической ситуацией.

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.

Эпиграмма — жанр лукавый. Он очень хорошо работает рядом с карикатурой, дружеским шаржем, делая их более выигрышными и выпуклыми.

Пародия

К числу форм комического относится пародия. Пародирование заключается в подражании внешним признакам человека или какого-либо явления с целью подчеркивания их внутренней пустоты или большей или меньшей степени ущербности.

В пародии подражают обычно форме, а выявляют существенное, причем элементы формы в пародии нарочито акцентируются, намерено и почти незаметно смещаются и тем самым гиперболизируются.

Какой бы характер не имела пародия — добродушно-юмористический, язвительно-иронический или уничтожающе-саркастический — она оказывается возможной лишь при условии, если  в стиле пародируемого действия или художественного произведения есть некие «слабые» места, уязвимые для критики. Пародист обнаруживает их и гиперболизируя, делает смешными. Вот почему крайне трудно написать пародию на классически совершенное и безупречное произведение, скажем на поэму А. Пушкина или роман Л. Толстого, но довольно легко пародировать стихи слабых поэтов или детективный фильм. Это с одной стороны. А с другой стороны, пародия откровенно раскрывает свою цель: как правило, её автор прямо предупреждает нас, что данные стихи или песни являются пародийными, а данный спектакль - «капустником»; тем самым пародия сближается с открытым способом комедийной критики.

Ярким подтверждением тому является пародия русского писателя-сатирика конца ХХ века в России Александра Иванова на стихи Анатолия Пчелкина. Последний написал следующие строки:

«Для счастья людям нужно очень мало:
Глоток любви, сто граммов идеала…
Платон мне друг,
а истина … чревата …
Пить иль не пить противоречья яда?...»

На эти «стихи» Александр Иванов написал пародию, под названием «Мы с Платоном».

Глаза однажды разлепив со стоном,
решили счастья мы испить с Платоном.
Платон мне друг,
но истина дороже …
В чем истина — видать по нашим рожам …

Для счастья людям нужно очень мало:
мы взяли
по сто граммов идеала
(любой поймет, что это — для начала),
но нам с Платоном сразу полегчало.

Сказав, что мы  друг друга уважаем,
сидим с Платоном и соображаем.
Платон мне говорит:
«Для счастья — мало,
возьми еще по рюмке идеала!)

Потом еще по двести попросили
и все
противоречьем закусили.

Потом опять нам показалось мало.
Мы нахлебались
счастья до отвала.
И, задремав в обнимку, словно с братом,
Платон во сне
назвал меня Сократом …

Каламбур

Разбирая оттенки комического нельзя обойти и такую его область, которая называется каламбуром. Здесь комический эффект зависит не только от свойств изображаемого предмета, а от того, как именно, каким языком о нём говорится. То есть, само сочетание слов, своеобразная игра ими может вызывать улыбку и смех.

Каламбурную словесную игру очень любил А.С. Пушкин. При этом в художественных произведениях она встречается довольно редко, но зато её много в его письмах. Так, в письме к Плетневу после своей женитьбы он писал: «...взять жену без состояния, я в состоянии, но входить в долги ради её тряпок — я не в состоянии» и т.д.

В каламбурах Пушкина прослеживается живое языковое творчество и языковая свобода. В них для Пушкина утверждение поэтической свободы.

На каламбурной основе строятся многие шутливые стихи поэта Д. Минаева. Вот одно из них:

Область рифм — моя стихия,
И легко пишу стихи я
Без задержки и отсрочки
Я иду  к строке от строчки.
Даже к финским скалам бурым
Обращаюсь с каламбуром …

Многие исследователи комического, в числе которых были З. Фрейд, К. Фишер и мн. др., относят каламбур к низшему сорту шутки. Однако для Франции XVII–XVIII вв. каламбур был высшей формой остроумия. Его легкость, блеск, беззаботная веселость эстетически соответствовали характеру жизни высших слоев общества. Способность каламбурить высоко ценилась и служила своеобразной визитной карточкой человека.